Форум » Курилка » Тексты [часть 1] » Ответить
Тексты [часть 1]
Феликс Эдмундович: Я не знаю, наверняка такая тема уже была. если что - прошу модераторов не серчать. Предлагаю выкладывать в данной темке свою прозу, какие-нибудь малые формы, типа эссе или рассказов, ибо многотомные романы вряд ли будут нормально грузиться) Загадочное в синем и серебристом Моя Муза меняет одежды. Оставлен где-то за порогом темный плащ строгости. По ее рукам струится легкомысленно развевающийся синий шифоновый рукав, оканчивающийся не классическими манжетами, а открытым срезом с серебристой каймой. Ей, без сомнения, идет ее новый наряд. Она послушно пьет зеленый чай из забавной кружки с крокодильчиком, который высовывает свою смешную мультяшную пасть из порядком поднадоевших ему керамических стенок. Она кокетливо щурится в ожидании комплимента ее новому платью и бесшумной походке. Ее ожидания оправдываются моим восхищенным вздохом. Мы сидим и глядим на руки друг друга. Они похожи. Только у нее есть тень недоверия к ее левой ладони. Ровно посередине ее правой ладони вместо линий жизни (глупо было бы, если бы у Музы были линии жизни, непременно оканчивающиеся в какой-то конкретной точке!) распускается бутон какого-то неведомого мне цветка. На моих ладошках цветов нет. Да и своей левой руке я доверяю, пожалуй, настолько, что этого доверия с лихвой хватит нам обеим. Муза встает из-за стола и направляется к моему туалетному столику в поисках расчески. Она молча просит меня расчесать ее спутанные рыжие косы. Мы сидим уже (и когда только мы успели?!) на полу и я осторожно орудую своей левой рукой, вооруженной расческой, над ее шевелюрой. - Запиши. Запиши же! - Настойчиво требует она. - Я уже. Моя правая рука вывела корявые строки на листе бумаги. - Почерк - не слишком важное в нашей с тобой жизни - Усмехается она. - Да. Ты права. - Главное - то, что выводит твоя рука, а не как. - Невозмутимо продолжает она. - Но ведь скачущие безразмерные буквы свидетельствуют вовсе не о спокойствии нрава - Пытаюсь я перечить моей ночной спутнице. - Но ведь спокойствие нрава - не самый лучший спутник поэта - Парирует она. - Нрав спокоен у мудрецов. - А разве поэт не должен быть мудр? - Удивляюсь я настолько, что роняю свою расческу. - Поэт только идущий, но еще не дошедший. Он оставляет свои путевые заметки, как ленточки на деревьях, дабы идущие вослед ему могли сориентироваться - Муза поднимает расческу и нежно кладет ее в мою онемевшую левую ладонь. - А когда он дойдет? - Его радует путь, но не всегда интересует его конечная цель. - А если он сходит с дороги раньше, чем успевает дойти? - Тогда я сбиваюсь с пути и не могу пойти по его следу. Мне становится невыносимо грустно, ибо поэт еще не все сказал, но самоуверенно решил, что выговорился или устал. Вы, люди, самоуверенны и самонадеянны. Это ужасно. - А как мне быть? - Вконец запутавшись, вопрошаю я. - Иди. Мне все еще хочется идти за тобой вослед! - А разве не я иду вслед за тобой? - И да. И нет. Мне больше нравится идти за тобой. Когда ты вдруг решись повернуть назад - мы станем лицом к лицу и ты поймешь, что назад пути нет. Ты хочешь еще что-то спросить? Давай же, смелее. - Ты же знаешь, я думаю об именах. - И правильно. Я расскажу тебе. У тебя есть две старшие сестры. Анна и Марина. Анна любит простоту и чистоту форм, Марина интересуется громоздкими словосочетаниями. Они видят глубоко. Марина всегда восхищалась Анной и шла ей вослед. Анна в своей любимой темно-синей шали на худеньких плечах не прятала свои черные волосы от солнца и ветра. Ее орлиный профиль был достоин того, чтобы его отчеканили на монетах. Марина щурила свои зеленые глаза и постоянно склоняла свои пшеничные пряди над дочерью. У Анны был сын. Ты его хорошо знаешь. В одном из снов они нашли свою третью сестру - тебя. Твое имя в каком-то смысле их соединяет. Первый слог - от Анны. Последние три буквы - от Марины. А слог посередине - подарок от Тоники звуков. Поэты ведь музыкальны. Они хотят твоих откровений. Ты сможешь, они это прекрасно знают. Только горечи не нужно. Горечью они напоили себя сполна. Ты попробуй донести свет и радугу. Я тебе помогу. - Улыбается она уголками своих прекрасных васильковых глаз. - А Ника? - Она так стремительно летала, что однажды, не дав своим крыльям отдыха, просто сорвалась. Лопатки чешутся? - Еще как! - Отлично. Полетаем сегодня? - Маргарита утащила метлу - Смеюсь я. - Зачем нам метла? Чародейки не ведьмы! - Она проводит теплой ладошкой с цветком по моим лопаткам. - Щекотно? - Да. Ой! За моей спиной два перистых облачка-крыла. - Они - не облака! - Звонко смеется моя ночная спутница. - Теперь уже понимаю… - Пробежимся по облакам, подмигнем звездам? - Облака ночью? - Да! Ты там долго еще будешь возиться? - Она пытается заглянуть за спину, нетерпеливо ерзая. - Я закончила. - Любуюсь ее шелковистыми прядями в бликах Луны. - Но только на сегодня… - Муза взлетает на подоконник и растворяется в лунном свете. - Ты еще здесь? - Доносится ее голос с облачка. - Иду… Лечу! - Я легко поднимаюсь над крышей, даже не успевая удивиться. - А утреннее солнце не сожжет их? - Икар с восковыми крылами. Ой, не могу! Изволишь смеяться? - Она подмигивает звездам, которые просто пляшут от беззвучного смеха. - Глупая! Какая же ты все-таки глупая! - Есть немного… - Я в ужасе смотрю под ноги на проносящиеся по дороге машины. - Выше! Выше давай! - Я не Карлсон тебе, летать на скорости и высоте авиалайнера без дозаправки! - Сварливо ворчу я. - Это ты-то без дозаправки? Слопать с подругой целый торт и канючить «дозаправки»? - Ой! Какая ты вредная! - Много будешь жрать - скоро поправишься! - Муза уже просто не в силах сдерживать свой смех. - С твоими ночными упражнениями рискую стать тренером по аэробике. - Тут я не удержалась и случайно перевернулась в каком-то невообразимом сальто. - Скорее, по акробатике. - «Щас спою»… Нет, правда, буду носиться по ночному небу и дурным голосом орать «облака - белогривые лошадки»… - Лучше не так. «Но только лошади летать умеют чудно!» - Моя Муза окончательно сошла с ума, со мной это сделать - раз плюнуть. - Ладно. Буду много выпендриваться, какая-нибудь пташка залетная вмиг укажет мне на приземленность моей натуры. - С высоты птичьего помета? - Тут моя Муза чуть не свалилась с очередного облака и зашлась в таком смехе, что мне на минуту показалось, что она перестала дышать. - Да уж. По нам просто плачет большая сцена. Я уже устала собирать кубки юмора Дубины Реговицкой. - Я осторожно присела на облако, с которого чуть не грохнулась моя рыжая подруга. - Какой-никакой, а заработок! - А вы - Музы, практичный народ. Ты знаешь, мне на первый раз впечатлений хватит. Что-то я устала, да и рассвет близко. Что это просвистело на бешеной скорости, оставив шлейф подозрительно знакомых мне духов? - Сосредоточенно втягивая воздух, спросила я. - Маргарита. Она еще не сообразила, где у ее метлы рычаг переключения скоростей. - Я спать хочу. До завтра, подружка. - Спи… - донеслось с облаков.
Феликс Эдмундович: Мы снова коротаем вечера вместе. Я упрямо молчу, отмахиваясь от нее делами, учебой и думами о сущем. А она тихонько выглядывает из-за плеча и с ехидцей комментирует мой шедеврально-бесталанный перевод английской книги, которую я уже почти ненавижу то ли за поэтические потуги беспородной австралийки, то ли за россказни о "дайки" и "фемме" и лесбийской психологии вообще. Я сдаюсь и плетусь на крышу за своей Музой. Муза попыхивает трубкой. Вообще-то, трубка - это антураж моего Муза. Это он обычно воняет табаком и коньяком и безумно выпучивает глаза во время увлекательной беседы. Эта плутовка стащила мой полутораметровый шарф "Мечта Айседоры Дункан". У нас была водка. Ее пила Муза. Музам тоже, знаете ли, приходится иногда не сладко и хочется пить горькую. А я писала Сказку о синих глазах. Сказка упрямилась и крутила пальцем у виска, приговаривая: - Сказки не пишут Сказки - Отстань - Дура, забери свою пьяную подругу с крыши, пока она не сверзилась и не загубила всю дальнейшую постмодернистическую литературу. Я смеялась. Я громко смеялась. Я смеялась, как сумасшедшая. - Милочка...эээ... тезка. Литература постмодерна отродясь не видела Музу. В крайнем случае, кто-то из авторов ее грубо отымел. Да. Я - киник. Гав! Сказка махнула рукой и уселась в углу крутить "чего-бы-покурить". Моя бестолково длинная из-за мундштука ментоловая сигарета "Сердце, прости!" вдохновляла на поэтику, типа: Ты прости меня за боль, Ты прости меня за муки Я принес тебе опять Эти чертовы "Прилуки". Муза истерично всхлипывала. Муза хрустела маринованным корнишоном. Муза отхлебывала водку из горла. - Знаешь, как я их ненавижу! - Сейчас начнется заседание клуба "Синий чулок против козлов"? - Несмешно - Но остроумно. Ты что-то можешь сделать? - Нет. свирель поломали, идиоты. Ду-у-удочка...а-а-а - она допила и отшвырнула пустую бутылку прочь. - Грязно, - сбивая пепел на парапет, призналась я. - Но ведь жизнь не Сказка. - Щас кому-то аукнется - рявкнула из угла Сказка. - Жили-были...сдохли - всплыли - подойдет? - Дура. - Сказка демонстративно отвернулась. - Умеренный планокурище - не сдавалась я. - Почему умеренный? - Потому что либеральная политкорректность отнимает контры, самые сочные оттенки наших палитр. - Пол литр... - Остроумно. - Несмешно. - Их книги будут издаваться миллионными тиражами, переплеты будут красочными и безвкусными, а каждое слово будет кричать... или скрывать мой стон и всхлип. - Это всего лишь фон для настоящего слова. - Философ хренов - надулась Муза. - Да уж. Хреновый я философ. Странно все. Рассвет, крыша соседнего дома, три несуществующие девчонки: одна пьяна, вторая Сказка, а третья одета, как вокзальная шлюха в красных митенках. Она думает о синих глазах. И вспоминает ее терпкие губы. Темные-томные губы, изломом грусти разрезавшие лицо. - Она тебя любит. - шепчет мне Муза. - Потому что я ее люблю. - Это вовсе необязательно. Она тебя ждет. Иди. - Уйти в рассвет? - Но Муза уже выталкивает меня на край крыши. Расправляются красные крылья за спиной. Со времени нашей последней встречи они стали меняться в зависимости от ситуации цветом и размером. Хорошо лететь навстречу Ей. - Она любит ее больше. - по-детски выпятив нижнюю губу, жалуется Сказка. - К ноябрю все исчезнет, чтобы возродиться... - ...в одном дне. В тот день рождается новая Сказка Осени. - Так нужно... - Так нужно. Мне придется уйти в весну. - и все-таки...ноябрь... Любовницы Осени
Феликс Эдмундович: АДАЖИО В таком небе растекается бледность. Уткнувшись в белую шерсть рукава свитера, прислушиваюсь ко вкрадчивому голосу Билли Холидэй. Солнце просит сменить ее на Ленку Перову, но никак не могу двинуться с места, завороженная последней фразой леди Дэй. Хлопок. Щелчок. Е-2. Е-4. А я в дамках и хожу по диагонали. Никаких пешек! Почему шахматы? Может быть, матшахи? Так мелодичнее. Матшахист. Совсем как моджахед. И такая странная выходит партия… Дергаю за ниточки. Кукольные личики из расписного фарфора даже гримасничать обучены. Постылый театр гримасничающих кукол. Позеры. Лицедеи-профаны. Фанфароны, которые никогда не будут вожделенными фавнами. Ферзь в руке превращается в обыкновенную черную шашку, шашка меняется костью домино, кость перерождается в фишку, фишка – в карту. Жизнь – игра. Не я сказала. Аплодисменты автору и картаво спевшему кому-то. Ты знаешь, вернулся наш сказочный леший Из города длинных волос…(с) С. Васильев Леший, Леший на прогулке пешей. Пёше. Полный пшик. Пора сворачивать тугим клубком болезненность боязливости. Я расскажу, кто такие трусы. Когда осмелюсь… Танцевать на карнизе высотки. Кайфово, свесившись вниз с высоты в 28 этажей, пускать мыльные пузыри или кидать вниз леденцы. Устроить такой конфетный дождь. Как в одном мульте. Только не вспоминать, ни за что не вспоминать, строки малышки Пепеляевой «жизнь когда-нибудь прервется/В этом, верно, самый кайф». Петь грузинские песни, просматривать немецкий альбом «Женщины Ренессанса», танцевать. Ведь, как известно, «все божьи дети…»(с). Я – хороший танцор. Импровизация – мое все. Чувствовать музыку, ритм, извиваясь нотным узором, и никогда не повторяться. Я – хореограф настроений. Уже объявлено время «сиротств и скитаний». И я доказываю миру, что жива. Слезами. Следами. Названиями улиц. Забывчивостью лиц. И взмахами ресниц. Над площадями. Глазами. Широко открытыми. Я в никуда. Как поезда. С откоса. Трудно быть. Чтобы оставаться на месте, нужно бежать изо всех сил (с). Чтобы просто оставаться, нужно изо всех сил быть. Голубые облака на белом небе. А мне бы. Взмыть под воду. Ста тысяч океанов. Странно? – Уйти под лед небес. Не бес. Погода. Нынче странная. Как выход. Говорим мы ни о чем. Причем? – Навылет. Простреленная. Обескрылена. Обесточена. Червоточины. Озабочены. Не приручены. Но научены. И измучены. У излучины. К новому ручью. Мы в ничью. Отыграли последнюю партию… Если бы из плюша сердце, а голову из пластилина! И падать мягче, и, как китайский болванчик, улыбаться и поддакивать легче. Беззвучно кричу: «Партия сыграна!», а мне ставят еще и еще. Задумываюсь над ходом и чую нутром исход. Где логика? - У Аристотеля. Вот пусть там и остается. Держу в руках янтарного скарабея и что-то древнее поднимается… опасно поднимается во мне. Скарабеи, змеи, скорпионы, она. Добровольно ли принявшая смерть? И уже жалею о том, что совсем недавно был спасен один человек. Ведь, если звали, нужно было отпустить… Ах, оставьте! Присыпаю нафталином вежливые паузы и деликатные невмешательства. Меж чьих-то пальцев просачиваясь песком, исчезаю в утре морской глади и нефтяных вышек. Черное золото. Белое золото. Терпеть не могу золото. И радуга спешит к сердцу, извиваясь тугой медицинской змеей, как вокруг чаши. Волшебные подарки весеннего рассвета. По каплям вливаются в застрявшую в солнечных бликах душу. Нарушен. Покой желтолиственной мудрости беспечностью лета… Умчалась, сорвавшись, как змей из бумаги, в далекое-близкое небо. И нега. Разлившись от темени к крыльям шепчет томно. О том, что пропасть преодолений несоразмерно огромна…
VERvolf: Ты стоишь у окна. И смотришь на небо. А над домом сотнями и сотнями пролетают черные птицы. Как будто в колонках выключили звук... Внизу люди круглыми глазами смотрят на небо и море птиц отражается в их глазах. Какой-то ребенок бежит вперед, тычет в небо пальцем и кричит. Ты видишь это, но не слышишь. Звука нет. Только грохот крыльев обезумевших птиц. Крылья почему-то стучат слишком громко. И их слишком много. Ты хотела смотреть на небо, а видишь там море птиц, которые несутся на бешенной скорости неизвестно куда. Ты одной рукой зачем-то крепко вцепилась в оконную раму, а другой проводишь по стеклу. Ты хочешь царапать его ногтями, но это не твои любимые окна с деревянными рамами. Стеклопакет не так просто повредить. Ты смотришь в бездонный океан птиц. И все как будто остановилось. Только вороны, черные-черные вороны в небе не останавливаются ни на секунду. Они все летят и летят к какой-то своей вороньей цели. Секунда... и все окна шестнадцатиэтажек на другом конце двора, прямо напротив твоего дома, вылетают в одно многновение. Беззвучно. Осколки падают как в замедленной съемке. Некоторые задевают птиц и они, окровавленные, падают на асфальт. На смерть. А остальные продолжают лететь вперед. Беззвучно. Еще секунда... и уже пострадавшие дома разлетаются на кусочки. Ошметки стен летят во все стороны. Они сталкиваются друг с другом и раздрабливаются на еще более мелкие кусочки. И снова как в замедленной съемке остатки домов врезаются в стены твоего дома буквой "Г" и отскакивают, оставляя глубокие выбоины в бетонных плитах. Некоторые осколки пробивают стекла и залетают в квартиры, уничтожая жителей и домашнюю утварь. Теперь ошметки угрожающе увеличиваются в размерах, приближаясь к тебе. Новая волна замедленных разрушений. Ты стоишь недрогнув и наблюдаешь, как осколок стены выносит добрую половину квартиры у твоих соседей слева, попутно расправляясь с очумевшими от страха жителями. Кусок погнутого железного каркаса вонзается в стену за пару сантиметров от твоего окна и так и остается торчать там, нелепо изогнутый. Твою квартиру серьезно не задел больше ни один кусок шестнадцатиэтажек. Ты наблюдаешь за ужасными разрушениями неизвестного расширенными от страха и удивления зрачками. Паника еще не проснулась внутри тебя и еще не легла на твой разум мутной пеленой безрассудства. Все беззвучно закончилось так же внезапно, как и началось. Твой дом заляпан кровью черных воронов и белых людей. Поваленные и сломанные стволы деревьев были раскиданы по разрушенной детской площадке. Бездыханные тела воронов валялись вперемешку с искромсаными телами маленьких детей и их родителей. Воронов в небе уже почти не осталось. Появился звук. Твоих ушей достигли крики, гомон, грохот крыльев обезумевших птиц, визги сирен... Шестнадцатиэтажки сровнял с землей неизвестный Кто-то. Он же стер с лица Земли сотни людей. Беззвучно. Оставшиеся в живых начали выбегать из своих домов. Люди пытались помочь друг-другу. Люди начали вызывать дргуих людей для того, чтоб им помогли. А ты всего лишь хотела увидеть небо...
Феликс Эдмундович: VERvolf красиво... и очень напоминает нашу злосчастную "Победу" с ее взрывами в прошлом и этом годах...
VERvolf: Феликс Эдмундович писалось после смотрения в окно на десятки пролетающих в небе воронов...))) рада, что тебе понравилось)
Doubly a fool: Начало одной моей филосовско мечтательной вещи, в которой я переделала Библию. (писалось года три назад). Произведеньице законченное) По инерции в облаке света Неживые шагают тела Выдыхаю воздух согретый Но я слабый источник тепла Flёur Глава 1. Сегодня у меня день рождения. Я не пошла на работу, забросила все свой встречи, назначенные на этот день, в мусорный ящик. Отключила телефон. Хочется побыть одной. У меня круглая дата. 2010 лет. Я сижу у эркера, где стоит маленький столик. Здесь я люблю пить кофе и курить. Одиночество наполняет все пространство внутри меня, но совсем не безобразно, скорее печально. Одинокость – мягкий и ласковый кот, который наводняет пустоту, преисполняя её смыслом. Острые и цепкие когти моего котика спрятаны в лапах времени. Лишь иногда, он задевает коготком лакомые кусочки моего сердца. Удобно развалившись в кресле, смотрю в окно. За окном - парад зонтов. Черные, серые, белые, а еще всех цветов радуги. Они смешно сталкиваются, задевают друг друга. Под зонтами вприпрыжку бегут, черепашьим шагом ползут или аккуратно ступают людишечки. Проклиная дождь, лужи и слякоть. Капли серебряными нитями оплетают дома, бездомных собак и самоуверенные авто. "Люди, я в вас души не чаю! Но, прошу простить меня. Ведь такая дата! В день рождения можно все. И это служит оправданием. Мне просто было необходимо сотворить этот ливень". - Думаю я. Мне нужно очиститься от всего, засорившего жизнь! По закону сохранения энергии. Чтобы вновь почувствовать себя такой, какой я появилась на белый свет впервые. Я достойна такого подарка. Я убрала со стола все несбывшиеся надежды, а на их место поставила хрустальную вазу. Вынула со шкафа все неудачные проекты и планы, которым не дано осуществиться, - и навела порядок. Оглянувшись по сторонам, я заметила мечту, давно стоявшую в серванте без дела. Зачем мне она, такая несбыточная, засохшая, буквально мумифицированная от старости? Присоединяем и ее ко всему неосуществленному, безвозвратно потерянному в складках прошлых лет. Мне надоел хлам прошлого, с его разочарованиями и тщетным ожиданием чуда. Но рухляди, накопившейся за века, не так-то просто лишиться. Хотя кому угодно, только не мне печалиться об этом… Я очень давно знаю порядок превращений, который не противоречит физическим законам. Сначала нужно превратить надежды в слова. Затем это же сделать с лишними планами, мечтами и переживаниями. Когда все волнения прошлого превращаются в пустые слова, мертвые, бесчувственные, с температурой 0 (ни тепло, ни холодно), то становится легче. И вот это - уже не надежды, воздушные замки и волнения, а дождь равномерно бьющий по крыше и навевающий сон. Непогода пройдет и все закончится. Стремления можно уничтожить, только выразив их словесно. Мечтания становятся банальными, а чаяния тщетными. Отделить главное от пустяков, а предопределение - от наросшего преходящего ила иногда очень сложно. Но необходимо, так как пустое и нереализованное подобно мрачным грозовым тучам, заслоняющим на небе путеводное светило. Мне 2010 лет. Много или мало? Я была самарянкой и француженкой, эфиопкой и датчанкой. Я возникала и умирала. Меня жгли на костре, и травили неверные мужья. Я рождалась богатой и бедной, красивой и безобразной. Странно, что мне все еще не надоело жить. Интересно, пробуждаясь заново, вновь познавать по-новому такой, давно уже знакомый, но бескрайне неизведанный Мир. Испытывать новые ощущения бытия и вплетать их серой серебряной нитью в паутину познания. Любопытно отгадывать, куда меня занесет на этот раз, и где я вновь появлюсь на свет. Каждый раз отыскивать своего Единственного мужчину. Нас не балует пространственно-временной поток. Абсолютное начало, душу, из которой я была сотворена, как Ева из ребра Адама, я разыскала всего лишь в трех своих жизнях. И еще, это конечно ненормально, но я люблю умирать. Даже когда костер или яд. Смерть – это тонкая полоса рассвета, который приходит на смену неласкового мерцающего бытия. Такое блаженство, когда останавливается сердце и тебя окутывает мягкий, как лебяжий пух, холод. Потом начинается полет и встреча с НИМ, с Богом. Рядом с НИМ - счастье и покой. Но я так же люблю возвращение. Я не колдунья и не волшебница. Я - ВЕДьма. От слова ведать. Witch, от англосаксонского wicca, что значит мудрец. Я - ведунья, так как, зная истину, ведаю прошлое и настоящее. Ведьмой меня сделал сам Господь. Умею я немногое. Такие мелочи, как замедлять и ускорять время. Предвидеть то, что будет, и летать во сне. Могу вызвать дождь и успокоить бурю. Ведуньи не предсказывают, а знают и пользуются не заклинаниями, а истиной силой. Меня нельзя назвать чернокнижницей – я не колдую. Но таковой меня считают люди. Те, которые самые обыкновенные. А ведь каждый из них мог бы быть Святым! Но они даже не стараются приблизиться к Богу, не намереваются использовать ту энергию, которую ОН мог бы им дать. О! Если бы они захотели! Пытаются иногда, конечно. Но не зная наверняка, что душа - бессмертна и принадлежит божественному миру. Прекрасному и неземному. Нельзя их винить за то, что ничего не выходит. Люди копошатся в своих мелких проблемах, кто-то высунулся, как гвоздик, поднялся над всеми... Нужно побыстрее его забить! Не высовывайся! Не отличайся! Должно быть все поровну: добра и зла! Вот и выходит, что люди ЕГО силу и силу ТЬМЫ раскладывают на чаши весов своей жизни. Чтобы никого не обидеть, жить в серости.
Маат: Doubly a fool Яночка, у меня нет слов...да и нужны они?)))
Феликс Эдмундович: Doubly a fool И "ДА" сказало... (с)
Doubly a fool: Мое общение с Богом... (Просьба воспринимать текст с долей сарказма и с юмором) Вчера мне приснился странный сон. Я была в нем - не я. Черные, как крыло ворона, вьющиеся волосы, достающие до пят, огромные глаза небесно-голубого цвета, тонкие запястья, высокая, сочная грудь и стройные длинные ноги. Самаритянка. Ко мне подошел у колодца путник, попросив напоить его водой. -С каких пор иудеи общаются с самарянами? - Спросила я. - И просят у них пить? - Если бы ты знала дар Божий, и кто говорит тебе: "Дай мне пить", то ты сама просила бы у НЕГО и ОН бы дал тебе воду живую. - Речь странника показалась мне весьма необычной. Я почему-то подумала лишь о том, что зачерпнуть из колодца воду этому человека нечем, и не понятно каким образом он сможет меня напоить. Казалось, иудей прочитал мои мысли. - Не о той воде, что в колодце, веду речь. Каждый, кто пьет воду колодезную, возжаждет опять. Живая вода - вода истины. Познав ее, ты сама станешь ее источником и войдешь в жизнь вечную. – продолжил удивительный путник. Моя душа встрепенулась и откликнулась. В начале, будто колокольчик зазвенел. Так робко, тихо. Но почувствовав свободу, мелодия сорвалась с места и поднялась волной к сердцу, находя невидимые доселе струны. Я ощутила, что это и есть счастье. - Женщина, посмотри на небо. Ты знаешь, что Бог - есть Свет. Ты испытываешь чувство, что Бог на небе. Ты видишь? -Я вижу солнце. - Солнце – одно из его тел. Это тоже настолько доступное знание, что оно вскоре покажется людям глупым. Римляне поклоняются Аполлону, славяне называют его Ярилой, египтяне - Ра, китайцы – Шанди. Но люди не видят, что Бог - их отец, они отделяют себя от НЕГО, приносят кровавые жертвы, убивают своих братьев, считая их врагами. Помня, что тело Бога - солнце, они забывают, для чего созданы сами. У некоторых народов сохранились познания. Индийцы делят историю человечества на четыре века. С каждым из веков, человеку жить все сложнее. Он, все больше уклоняясь от Бога, теряет свои добродетели. И к четвертому веку, у людей от Бога останется только одна четверть, остальное будет от Люцифера. – Мудреная музыка слов странника опять потекла равномерно и ритмично. Я, казалось, заснула. Вода в моем кувшине превратилась книгу. В ней можно было прочитать обо всем. О том, кто её касался и когда-либо прикоснется. О тех местах, где текут реки, и берегах, омываемых океаном. Единым?! О напившихся бабочках и о драконах, которые действительно когда-то существовали. Я читала данный фолиант так, как будто умела делать это всегда. И впитывала, как морская губка его страницы. Вдруг возникли размеренные раскаты грома. Ритмически нарастая они преломил мой разум надвое, прошив молнией тонкую оболочку существа всегда жившего глубоко в моем теле. И она, я – внутри, распрямилась и стала главенствовать, так как создалась заново и навечно тем, кто стоял рядом. Произошло уже второе мое преображение. Стало понятно все. Единое знание замкнулось в шар, блистающий светилом в обновленном сознании. Путник будто вдохнул в меня воздух, разряженный молнией, которого я была лишена с часа рождения. - Тебе, женщина, я предреку Откровение. – произнес тихо и устало путник. Иоанн Богослов вас предупредит: " Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод, имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки". Горе вам, люди! Вы сами разольете полынь! Долгие столетия Откровение будут считать бредом сумасшедшего, используя однако это знание для устрашения непокорных. Самое огромное заблуждение человека в том, что он считает Бога карающим. Но, Бог просто не может защитить вас от самое себя!!! Чернобыль, что в переводе с украинского значит "полынь". Так будет называться город, в котором вострубит третий ангел. Человек своими руками отравит треть вод. Почему? Ведь Я создал все условия на Земле для того, чтобы люди существовали в радости и счастье. У человека были и есть для этого все возможности! Но, он потерял Рай, и в поисках райского сада неуклонно движется к аду! – Путник тяжело вздохнул. И этот его вздох тоже вошел в меня, как входили все сказанные им ранее. Голубой лентой вплетаясь в сокровенные извилины. Я увидела леденящую сознание картину будущего. Реальность, которая не могла попасть в плоскость воображения, но отразилась пейзажем страшной и неисправимо- ожесточенной вселенской все проникающей стужи. Она просачивалась радиоактивным излучением из щелей крыши полуразрушенного чудовищно-громадного здания в атмосферу. Я почувствовала безысходность слова «никогда». Увидала чудный, сверкающий прозрачными, как вода, алмазами плоскостей дом, в котором когда-то словно расточки тянулись к Свету человеческие малыши. И вот он пуст. Я словно очутилась над бездной, и под стопами адское непреодолимое пламя, сжирающее счастье и истинный Свет. Часть земли, охваченная незримо начерченным кругом, - отравлена, необитаема и пустынна, а в центре этой страшной области можно разглядеть слова: «Мы уже не вернемся. Прощайте! Припять, 28 апреля 1986 года». Где найти приют? Если дом твой разрушен, а имя этого дома - Земля?
Маат:
Doubly a fool: Плавая в нежных водах вселенского океана, слыша неясные звуки снаружи и внутренний грохот сердца, механизма который заставляет пульсировать красную реку со знаком бесконечности, я плету уникальным инструментом своего духа серое кружево мозга. В переплетениях пространства и времени снуют серебристые дельфины, моя память о прошлом значительнее, чем ожидание будущего. И все же… Я еще никогда не жила Я не шла, не бежала, не пела Не страдала, снег первый не ела. Я еще никогда не жила. Чувствуя ласковые прикосновения той, в чьей утробе зрею, я понимаю, что все происходит впервые. И пение неведомых доселе птиц из сада, по которому гуляет вобравшая в себя мое не сформировавшееся тельце женщина, и её усталость, передающаяся мне, убаюкивающая, но тревожная. Я еще никогда не жила Я еще не успела родиться Мое сердце тихонько стучится И мне кажется – я умерла. Тревога разрастается во мне, вытесняя чувство защищенности и тишины. Я понимаю, что скоро потеряю покой и сладость невесомости, что меня ждут испытания и много бед, потому что рай давно уничтожен и нескоро восстанет из пепла. И услышав неясные всхлипывания своей матери, начинаю икать от страха, долго и не останавливаясь… Я еще не успела начать Предо мной ледяная пустыня После смерти боюсь оживать И, родившись, узнать свое имя. Когда мать, успокоившись, выпивает ароматный медовый настой, засыпаю в утробе и я, посасывая палец своей руки.
Маат: Яна, я тебя абажаю Doubly a fool пишет: Я понимаю, что скоро потеряю покой и сладость невесомости, что меня ждут испытания и много бед, потому что рай давно уничтожен и нескоро восстанет из пепла. После хороших фильмов мир вообще Бобби никогда не нравился. Некоторое время мир этот казался чьей-то нехорошей шуточкой – полным-полно людей с тусклыми глазами, мелочными планами и всякими изъянами на лицах. Ему иногда казалось, что, имей мир хороший сюжет, он был бы куда более приятным местом.(с)
Феликс Эдмундович: Нет меня и не надо Падаю и не больно... Падаю ниже нуля (с) И даже рифмы нет короче(с)... Это не ноль. И не минус. Потому что - минус на минус всегда отвечает плюсом. Плюсики магнитятся и нанизываются на веревочку достиженьиц и успехов, а, может быть, кусочками радужного счастья радуют прохожих. Но это - не минус. Отсутствие притяжений и привязок. Но желание отвяхок - всего лишь признание наличия притяжений. Не так. не там. Не для того. Не там. Не потому, а... ах, да... Пишется и даже не плачется. Черт возьми! Как выдавить из огромных, распахнутых в немом удивлении глаз, хоть одну-единственную драгоценную каплю живительной влаги? Как? Влаги нет. Из организма ушла вся жидкость. Испарилась ли? Полная закупорка сосудов. Полная закупорка чувств. Полная закупорка мыслей. Это - инсульт Несбывшегося или Сбывшегося некстати. Инсульт...инсульт... пора снова учиться дышать...
VERvolf: Феликс Эдмундович браво!
никакой романтик: Монолог: Хочется.... Хочется света..... яркого,но не ослепляющего. в нем хочется увидеть тех,кто рядом. тех,кто идут так неслышно,что в этом полумраке я порой не замечаю их..... напрасно....... но я чувствую их дыхание чуть сзади. я чувствую их силу,поддерживающую меня за руку,когда,казалось бы,невозможно идти дальше. чувствую любовь,но не люблю.... принимаю,но не отдаю напрасно....... удивляюсь....они ничего не требуют взамен благородно....,да нет.... они идут за мной,моей дорогой,по пути,который выбрала я, частично проживая мою жизнь. просто любят. напрасно....... не стою того. Хочется света.....и обернуться
Дэзи: ТЫ Ты снова спросишь о том, какая из звезд мне подмигивает сейчас. А я, как всегда, забыв ее имя, придумаю наугад первое из попавшихся на глаза среди бумаг на столе. Пусть сегодня будет Аннабель. Красивая она, эта Анна. Я буду проверять чьи-то работы, механически исправляя орфографические и пунктуационные ошибки (учительница русского языка в школе так приучила), и думать о том, что Аристотель со своей модной длинной косой челкой мог быть эмокидом. И даже поставлю этому смышленому студенту «отлично» хотя бы за то, что не догадался написать вместо имени Парменид – пергидроль. А ты будешь говорить в трубку стихи. Их написано очень много, даже больше, чем могли бы уместить наши сердца (хотя, в этих бездонных чердаках помещается столько пыльного хлама, что это наталкивает на мысли о пятом измерении и Лобачевском), но все равно их меньше, чем того, что повиснет несказанным в воздухе и истает звездной пыльцой межгалактических пространств. В моем кожаном ежедневнике с состаренными специальной краской страничками, напоминающими пергамент, такая же географическая карта. От нее веет эпохой великих географических открытий, Джордано Бруно, Галилеем и Коперником, морем и испанскими воротниками. Я смотрю на эту карту и соединяю две большие точки в извилистую линию. Прямая была бы короче и проще. Но мне нравится чертить извилистые и неожиданные линии. Так интересней! И вспоминать о недопитом Гринвиче и телескопе, в который по ночам можно подглядывать за теми звездами, которые не спят. Я, пожалуй, всегда была самой счастливой среди смертных и самой беспечной среди бессмертных. И стоит ли думать о тех, кто тщится чего-то неясного, в муках скуки пытаясь отогнать от себя очевидное? Чудеса среди нас. Чудеса – это мы. И вот: я уже пью очередной вечерний чай с «вечерним медом» (с), дописывая новые страницы переводов… Для меня все тексты – переводы. Они переводят мою мысль на какой-то странный язык, якобы понятный окружающим, но совсем не нравящийся мне. Мы – переводчики Вечности и звездных подмигиваний. Сурдопереводчики. Абсурдопереводчики. И много небрежных чудных случайностей вокруг – только прикоснись! Раз в два месяца я покупаю новое пальто или плащ вместо мантии звездочета и делаю вид, что так сойдет. И действительно – кашемир или шелк становятся неуловимо податливыми для магических манипуляций и наблюдением за звездами. Я говорю с ними, а потом пишу тексты, которые рассылаю по всей стране. Их получают разные люди – иногда это серьезные профессора и академики, иногда журналисты и писатели, иногда – просто такие же волшебники, как я, охотящиеся с сачками на бабочек в поле чудес. Иногда с этих страниц льется музыка или на них мелькают краски и огни. Всегда по-разному. Но зато неизменно легко и приятно, удивительно и ненавязчиво, как букет фиалок в руке незнакомки или пуговицы на пиджаке английского покроя. И так всегда. И никогда тоже. И местоимения «Я» и «Ты» играют в пятнашки, прыгая с места на место, ускользая и появляясь вновь за неожиданным лунным острым углом неизменно круглого купола. И сны, перемешавшиеся в калейдоскопах памяти, играют в маленьких канатоходцев. И это здорово, ибо очень сильно и тонко напоминает Ницше и Заратустру, Гиммлера и «Анэнербе», Нюрнберг и категорический императив. А где-то мальчик с васильковыми глазами ищет девочку в новом пальто и огоньками в глазах. Но на глаза (на эти самые васильковые его глаза!) ему попадается все та же болезненная и скучная «практически» жена. Но нам нет дела ни до этого мальчика, ни до его васильковых глаз и уж тем более до его «практически» жены. В сумочке новые книги (в них в прямом смысле слова вложено целое состояние – от шелестящих купюр крупного достоинства до состояния невообразимого счастья не меньшего достоинства!) и перчатки, в ушах все тот же Орф и Брамс, в голове – весенний ветер. Идти, не касаясь ногами земли, а крыльями – неба. Плыть в воздухе, как в жидкости с сопротивлением, много меньшим сопротивления воды. Быть Фрези Грант и Дэзи, одновременно не переставая быть маленькой темноглазой Теххи. И еще искренне радоваться тому, что один седовласый профессор сказал: «Да ты философ». А это трудно, когда вокруг тебя еще двадцать два философа. Еще труднее, пожалуй, не рассмеяться звонко и невпопад, когда знакомишься с новым человеком, который важно сообщает тебе свое имя, будто доверяет страшную военную тайну. Все это я рассказываю тебе перед сном, который у нас общий. Этот сон очень похож на небольшой зал в старом кинотеатре, куда приходят твои-мои знакомцы на очередной сеанс. Только им невдомек, что на самом деле они не зрители, а актеры, которых наблюдаем мы. И это здорово. Даже не так – И ЭТО ЗДОРОВО!!! Здорово до такой степени, что хочется встать и похлопать в ладоши - громко и до красноты в пальцах. И даже крикнуть что-нибудь, вроде «браво!» или «ура!» под звуки бравурной музыки и «и в воздух чепчики бросали» (с). Но чудеса же внутри дивными садами. Хотя, и снаружи. И снова будут слова, которые читаются задом наперед. И витрины магазинов с раздетыми манекенами. И дворники с новыми метлами и беломор-каналом. И…
Цадкиэль: Дэзи пишет: И ЭТО ЗДОРОВО!
Дэзи: Цадкиэль как город дорог...
Цадкиэль: Цок цок цок. тррррррррррррррр. Мнннняув. шшшшшшшшшшшшшшшшшшшш. Желтые глаза. Дззззззззззззззззззззззззззззз. Трям. Стоп. Утро
Дэзи: сны!снюшечки
Doubly a fool: Секрет бизнеса. *** Вот бы так, как раньше, головой в желтые листья, в осеннюю благодать, а потом по лужам в промокших насквозь сапогах. Все равно дедушка высушит этих маленьких тяжелых уродцев, поставит на батарею. Они такие неженственные эти сапожки, утюги – скороходы. Но, пока – наплевать, потому что на щеках румянец, а дома вкусные блины со сгущенкой, а если бабушка ругает, то можно просто громко хлопнуть дверью и тихонько прошептать: «Дура!» Только не так, сегодня, как в прошлом, а совсем наоборот. Сын катается на дверях, а ты с ужасом вспоминаешь и не можешь припомнить, убедила ли тебя некогда бабушка в том, что на них раскатывать нельзя, потому что двери отваляться, а дом развалиться. Не уверила, по крайней мере тогда. А сейчас поздно. Ведь видела ты и разрушившийся дом и перекошенные двери. И дом был как-то по ужасающему родной, поскольку не было в нем ни бабушки, ни дедушки, а только ободранные обои, трещины на стенах и холод, холод, холод. В душе стужа и в доме. Оттого, что нет деда, который платил за газ и за свет наперед, а потом нагревал котел и бегал смотреть на градусник. Так! Еще немножечко! Теперь совсем хорошо. И ты просыпалась в теплой постели, в уютном жилище и с обогретой душой. А сейчас… Что сейчас? Иной дом, иное пространство, иное время, иная роль. Как не хочется быть мамой и изрекать истины! «Мой руки, надень носки, обуй тапки, не кричи, делай уроки, не говори плохие слова, слушайся старших» - это уже отработано, каждый день, каждую неделю, одно и то же. Но на сына не действует. Разговор со стенкой! А на тебя действовало? Конечно, нет! О, Боже! А как же быть? Ведь ты по-другому не умеешь, тебя не научили. Ты уже не злишься на бабушку и не шепчешь: «Дура!», потому что ее давно нет на свете и произошел обмен ролями. Тебе досталась новая, неестественная роль мамы. А может желанная? И ты, когда кричишь сыну: «Спать!», слышишь в ответ тихий шепот: «Дура!». А что, собственно, ты собиралась услышать? В детстве одно было плохо – школа. Обязаловка, унижение, наглость детей и твои красные щеки у доски. А потом ты начала заикаться, когда отвечаешь, а над тобой смеялись. Училась ты хорошо, но чего это стоило. Комплексы, плачь из-за оценок. Твой сын любит школу? Так он тебе и сказал! А ты хочешь, чтобы он ее любил, или хочешь, чтобы, как с тобой: красные щеки, издевки одноклассников?… Что важнее: знания или оценки? Что субъективно, первое или второе? И первое и второе, да и ученик тоже субъективен. Только его как субъекта никто не воспринимает, да и как объект тоже. Он лишь кирпичик, камушек в колонках показателей преподавательской работы: галочки в классном журнале более значимы, значительны, важны. И твой ребенок в механизме, который давит и крушит надежды, уверенность в себе и смысл существования. Что важнее: деньги или профессионализм в работе? Ага! Значительно и то, и другое, при чем прослеживается взаимосвязь между шуршащими бумажками и умением работать. Чем деньги похожи на школьные оценки? Ничем. Твой сын не такой, как все. Все не такие, как все. Вот бы выбрать ему судьбу, подыскать счастье, распланировать, предостеречь от ошибок. Волга впадает в Каспийское море, Карелия расположена рядом с Кольским полуостровом. И что с того? Так сколько океанов, четыре или пять? Тебя учили, что четыре. А сына научат тому, что их пять: на карте внезапно появился Южный океан, а тебе об этом не сообщили и ты точно не знаешь, когда это событие произошло. Но появление нового океана не повлияло ни на твою судьбу, ни на твой профессионализм, ни на твой кошелек, которого нет, потому что ты не любишь кошельки, дневники и зачетки. А океан… Он один на всю Землю и омывает все материки и острова, и если измерить его глубину, то окажется, что высота самых высоких гор ничтожна. Когда родился Наполеон? А зачем тебе это помнить? Бедный, несчастный коротышка, погнавший французов в русскую землю. Cher ami, cher ami, бедняги лягушатники, которых русские крестьяне окрестили шаромыжниками, так как не знали французского языка. Французы тоже не знали русского, зато создали новое слово «шара». Пароним французскому «cher». Голодные, замерзшие солдаты просили у крестьян есть, не давая им взамен ничего, кроме ласкового обращения «дорогой друг». А что они могли? Наверно, плохо учились в школе. Зачем тебе знать, когда родился и умер какой-нибудь то ли гений, то ли тиран, то ли придурок? Это не принесет тебе ровным счетом никаких дивидендов и в работе не пригодиться. Тебе не интересно. Ты не помнишь. И не помнишь французского языка. А ведь по истории, французскому и географии пятерки в аттестате. Заслуженные. Зачем они тебе? Они не уникальны, ты не можешь ими воспользоваться и, например, продать. Но, если твой сын не будет хорошо учиться, его сделают изгоем. Система проста: столько хорошистов, столько-то отличников и изгои. Как касты в Индии. Изгою практически не дано стать человеком со знаком плюс, он - минус. Иногда маленький, малозаметный, а иногда равный учителю: противоположный. Только кому решать, какой знак на ком? Системе. Почему система, разрушающая и порочная, так владеет душами людей? А души не нужны никому, кроме самих себя. Царствуют в душах школьных педагогов системные штампы. Педагоги иной раз им настолько подчинены, что считают свою слепоту правотой. Они ломают и крушат надежды, любовь, наивность, доверие. Искренне крушат, с верою в то, что делают добро. Но слишком много добра – зло. Странный закон философии. Ты так и не научилась ходить по дому в тапках, зато научилась курить. А кто-то научился колоть наркотики или заболел смертельной болезнью. Ах, если бы в листья и подышать их прелостью. Они бы дали ответы на все вопросы. Они знают в чем счастье и они умеют любить землю, и земля умеет любить. А ты умеешь? Дура, дура, дура! Бабушка не верила в то, что ты ее любишь. А ты не веришь в то, что тебя любит твой сын Николай. *** Маленький Коля родился в час ночи. Быстро родился. Выскочил. Время его текло медленно-медленно, потому что он сам двигался в этом времени быстро-быстро. Количественно. Количество превращалось в качество и укладывалось в ровные столбики цифр, веселые и упорядоченные. - У меня в детстве было мало игрушек! – сказала мама. - Ты их что, не просила? – с удивлением спросил Коля. Мимо рынка пройти нельзя без плача и визга. В магазин без проливаний слез и криков тоже нельзя. Мама не умеет купить то, что нужно Коленьке. Он тычет маленьким пальчиком в витрину, доверху набитую шоколадом и конфетами, а мама покупает ту шоколадку, что лежит рядом с заветной. Назло! Глупая мама все знает, она читает Коленькины мысли и видит, что он хочет, а покупает совсем не то. И маленький Коля бросается на пол в магазине и орет. - Что с ним? – спрашивает ошарашенная продавщица. - Не выспался. – отвечает мама. А что еще можно ответить? - В лесу родилась елочка, в лесу она росла… и много-много радости детишкам принесла! - Не хочу радости, хочу конфеты! – заявляет Коля с серьезным видом. Сначала игрушки были не интересны, а потом очаровало то, что их может быть много. У мамы с папой появились деньги и игрушек стало действительно очень много. Их количество успокаивало Коленьку и вселяло уверенность. Он окружал себя цифрами. А потом оказалось, что главное - это деньги. И есть на свете такой Билл, который Гейтс, и у него много денег. Так много, что количество превратилось в потрясающее своей глубиной качество. И у Коленьки появилась цель – стать богатым. Это для того, чтобы пребывать владельцем огромных столбиков цифр. Числа – это все. И одновременно – ничего. Они существуют везде и нигде. Они дружит, ссорятся, дерутся, но всегда в идеальном порядке. Деньги – это свобода. Они связаны с числами, но имеют тенденцию качественно улучшаться в связи с количеством. Это то, что нужно Коленьке. Коллекция монет, календариков, немецких моделей поездов – все это есть у восьмилетнего мальчика. Но мама рассказала огромный секрет Билла: он выдумал компьютер. Стоит что-то изобрести и ты сразу сможешь разбогатеть. Как-то соседские дети играли во дворе. Оксана нашла несколько камней и разложила их на дощечке. - Что это? – спросил Колюшка. - Музей камней! – брякнула Оксана. И Коленька подхватил идею. Она его пленила, так как камни – красивые. Они не умеют говорить, не имеют лица. Но у них интересная текстура. Коленька любит текстуру. Он изготовил на компьютере 90 текстур в особой программке. Коленькин музей рос не по дням, а по часам. Камней становилось все больше и больше. Они все были рассортированы по размерам и по цветам. Дети давно играли в другие игры, но Коленька собирал камни, не удовлетворенный их количеством. Однажды, по дороге из школы, Николай нашел трещину в асфальте, где было насыпано огромное количество белых красивейших камешков. С тех пор в школу без полиэтиленового пакета Коля не ходил, и, получая двойки за забытые тетради и учебники, он думал о камнях. Однажды трещину залили асфальтом. - Фундамент сделали! – обречено вздохнул Коля. - У тебя же уже полно камней! – воскликнула мама. - Да! Надо их уже продавать! – решил Коля. Мама не была скептиком, но и бизнесменом не рождалась. Ее беспокоили оценки сына за диктанты, но интерес к диктантам – врожденное качество, приобрести его нельзя. Ей все чаще не хотелось забирать сына со школы, потому что получать выговоры от учительницы было уже скучно. Раньше мама волновалась, тряслась, краснела и заикалась. А теперь решила, что она не хочет заново тех эмоций, которые пережила в детстве. В школе и в армии надо быть удобным кому-то, а не самому себе. Арабы едят руками, американцы кладут ноги на стол и это ровным счетом ничего не значит. Коля не обращает внимание на развязанные шнурки и может упасть? За это плохие оценки? Но он же не падает! Ему шнурки не мешают! Парадокс. Коле очень мешает другое: завязывание этих противных веревочек, так как делает время коротким-коротким: шнурки завязываются медленно. - Я буду их продавать по 50 копеек. Нормально? – говорил Коленька маме, задумчиво глядя на землю, чтобы не потерять возможности найти еще один булыжник. - Нормально! – отвечала мама, с печалью наблюдая за движением развязанных Колиных шнурков по асфальту. Вот один из них попал в лужу и тоскливо посерел, а другой весело перескочил через канализационный люк. - Камни буду продавать разных цветов! – с воодушевлением продолжал Коля, в то время, как шнурки наперегонки прыгали через опавшие листья и им было весело. - Нормально! – ответила мама, с ужасом думая, что план сына – полная глупость и затея провалиться. Но не поддержать – значит обрезать крылья. После обеда мама поехала на работу и там выпросила у сотрудницы три прозрачных камушка из стекла. Заводских, сверкающих: красный, синий и белый. Увидит Коля эти камушки и поймет, что свои продавать не стоит и пытаться: никто не купит. А вечером Коля набил камнями карманы и пошел в гости к ребятам. Там он заработал гривну. - Как ты это сделал? Как? – вскричала мама. - Я показал эти красивые, тобой принесенные камни. И сказал, что они стоят 15 гривен. Но потом, видя огорченные лица, сообщил, что у меня есть камни по 10 и 50 копеек. *** Естественно, мама Колю не ругала. Она стояла и молча глядела вдаль. Потому что вечером гуляла в парке и найдя кучу опавших листьев поддалась соблазну полежать на этом ворохе. В легком тумане и в прелом облаке она увидела вдруг звездную дорогу, по которой и пришла в этот мир и по которой вернется, чтобы встретить бабушку и дедушку, обнять их и сообщить о своей любви. И в том, далеком мире, не существовало ни шнурков, ни грязных рук, ни забытых тетрадей. И дом детства был чист и светел. А французы обнимались с русскими крестьянами и говорили на одном языке. В том мире на горных породах и обломках камней была высечена вся история Земли и человечества, а Владимир великий был вовсе не гривной, и даже не великим, а просто душой. Равной всем. И такой же значимой, как цифра. И не понятно было, что ценнее: история человечества, Владимир великий или гривня. В том мире количество давно превратилось в качество.
Canary: Я вас вижу. Вы не работаете!!!
Doubly a fool: Canary пишет: Я вас вижу. Вы не работаете!!! Я лентяйка....Но буду исправляться...)))))))))))))) Мну гочет как Бер...Но все никак не раскланяюсь... Чтобы не было мучительно больно за бесцельно потраченное время не на проектирование супермаркета, а на словотупие)
Canary: Doubly a fool пишет: Чтобы не было мучительно больно за бесцельно потраченное время не на проектирование супермаркета, а на словотупие) Даеш стране супермаркет!
Doubly a fool: *PRIVAT*
Феликс Эдмундович: Сызновье... Лежать, объятой похладой... Писать ручкой в блокнот, а не сразу в пространство монитора, радуясь тому, что некоторое время компьютер будет молчать, не втискивая меня в лабиринты своего электронного разума. Прохлада шелка, прохлада ветра на коже. Так хорошо и спокойно. Не пить таблеток, прописанных врачом Сергеем А., вместо прописанного врачом Юрием Н. красного вина, пить сухое белое и слушать шепот воды. Здорово остановиться... зависнуть в этом вне-временном ощущении прохлады и какой-то святости каждого мгновения. Ничего не пугает. Ведь страха не существует. Есть только это, целованное тысячью обветренных губ, небо. И эта бесконечная и изменчивая вода. И очень скоро... топот подков. Как древнерусский богатырь, преклоняю голову к земле и чую топот подков. Еще далече, а поэтому можно просто обнимать небо и слушать воду.
Алый Язык: Сказка о недалёком прошлом Меня только что уволили. Денег нет и не будет. Жить негде. Друзей пока ещё нет. Иду по городу . Люди люди люди. Два дедушки беседуют. Обращаю на них внимание. Что то меня зацепило. Понимаю, что говорят они одновременно. Специально потоптался вокруг - так и есть. Двигаюсь дальше. Вижу идущую навстречу мне девушку с заплаканным лицом. Отвожу взгляд... ... Размышляю что могло с ней случится и.. одновременно попадаю под машину. Совсем не больно. Только полная дезориентация. Лежу на пыльном асфальте. Мне подаёт руку парень в наушниках. Я встаю, киваю головой и быстро иду в подземный переход. Слышу за спиной как, скорее всего, водитель с кем то ругается. Минут десять стою около витрины со значками. Прикидываю будет ли смотреться значок с надписью йух на моей фотосумке. Прошу у прохожего сигарету. Он угощает какой то коричневойшоколадной сигарой. Я закуриваю и тут же закашливаюсь. Курить я не умею. Онемевают руки вместе с ногами. Я сажусь на ступеньки перехода и пишу идиотские смс про дождь, лужи и счастье...
Цадкиэль: Слушайте, а может я эмо?
Doubly a fool: Алый Язык пишет: Я сажусь на ступеньки перехода и пишу идиотские смс про дождь, лужи и счастье... Концовка...так здорово)))))) ___________________________ Какая разница, эмо ли ты?
Феликс Эдмундович: Алый Язык Цадкиэль дождь, лужи, счастье, а внутри - теплые пледы и чашки чая.
полная версия страницы