Форум
Легаты Печатей
Феликс Эдмундович: А у меня ладони в шрамах. Белые, чуть заметные, тянутся они вдоль костяшек пальцев. Такие там своеобразные печати. Легаты Печатей… И эти шутки, шутки, шуточки. И штучки. Среди слов и снов, в их иллюзорной тверди я выписываю случайным взмахом ресниц водяную зыбкую рябь. Белые листы, черные строчки букв – все тривиально, в общем. И пальцы мои, слегка шрамированные временем, порхают над клавиатурой: Сизифов труд графомана от псевдонауки. Он наш бог, а мы – пророки его. Да. Легаты Печатей… Тексты на четырех языках, но на каком из них промолчать о самом важном? Читайте этот двухсотстраничный фолиант, но разве удастся увидеть там то, о чем я так громко промолчала? И снова – бесконечные чистки и правки текстов, библиографии и сноски, цитаты и пригоршня своих-чужих полезных мыслей, рассыпанная жемчужной пудрой в уголках страниц. После нескольких суток порханий над клавиатурой, руки сводит судорога – совсем, как тогда, когда их переигрываешь, занимаясь музыкой в холодном классе. Переигранные руки, переигранный мозг. Перекроенный. Я там, где-то в уголочке, со старой дощечкой-палитрой и барсучьими кистями, фабриановским ватманом и скучными натурщиками. Я – натурщица мысли. Ювелиры с филигранной точностью воссоздали отсутствие украшения для меня. Нет браслетов с сапфирами, оправленными в тонкое серебро или белое золото. Есть только слова о них. Много слов, совершенно бесполезных и неосязаемых, а потому на руке (на этой усталой от вечного порхания над клавиатурой руке!) совершенно не чувствующихся. И… да, именно… И. тоже устал. Мой милый художник с эсеровскими очками на длинном, чуть с горбинкой носу (белая кость, голубая кровь!) попивает кофеек и ткет свой новый образ для портрета. А я ворвалась туда, в душную жару этой мифически-красной площади в золотых туфельках на невообразимо-высоких каблуках, застревающих в трещинах брусчатки. Золотые туфли, золотой автомобиль… хотя, сага о золотом авто – это уже совершенно другая история, и она еще не дописана. Я ворвалась туда, как врывалась сотни раз, рассекая этот застоявшийся московский воздух уверенными движениями крыльев (если помните, у меня крылья из воды одного фонтана). Ворвалась, чтобы поскорее пройти эти улочки и проспекты центра и исчезнуть из этого города назойливых прохожих, прохладной прелести Земляного Вала и изумрудной листвы Измайлово. Но электрички мчат нас в одном направлении… И я, уже сейчас, уже давно и упорно ненавижу свое детище, отнимающее от моих шрамированных рук упоительную тактильность ощущений – прохладу китайского шелка, шершавость нагретых солнцем персиков и глянец яблок, тугую вязь влажного, сразу после дождя, воздуха и непростительно-томную тяжесть книги в руке. В конце, в самом конце всего, я подарю своим рукам вымечтанный подарок, который пока не в силах создать ювелиры. И… мой милый И. снова придумывает мне новый образ. Мои усталые руки порхают над его палитрой, смешивая новые краски. Он мнит меня золотой феей с непременно лукавым взглядом, а я, всего лишь, любовница осени, сошедшая с ума позапрошлой весной среди мимоз и черных вуалей. А у меня ладони в шрамах. И не спрашивайте больше, почему я так люблю кружевные перчатки…
Ответов - 35, стр:
1 2 All
Маат: во-во....главное, что суть.....
Doubly a fool: Глупости... Я знаю, что именно это хотела, что это вот и в кайф. Но чо-то дети мои, тяжеловато иногды... А почему? Да потому что не серО. И маятник расшатывает иногда так, что получается "солнышко". Страшно проноситься вниз головой над землей...Но иногда, очень редко...получается СОЛНЫШКО... Брызги лучей во все стороны, неземное сияние, жемчужное, натуральное... И вот тогда пусть завидуют ВСЕ. И я верю. Верю что однажды будет Солнышко, светило...Навсегда)
Феликс Эдмундович: Doubly a fool скоро будет солнечно, скоро будет ласково скоро глаза твои будут сверкать незнакомыми красками скоро быдет солнечно, скоро будет весело сокро ты услышишь последнюю псеню пропащего крейсера только помни о том, что твой взгляд словно выстрел, под сводами древнего храма твой конь не споткнется, летя через камни, летя сквозь запах жасмина это чувство сильнее любого медведя и выше подъемного крана а все остальное пыль и болотная тина... (с) лю)
Doubly a fool: Вчера...было очень вчера... Два моменто))))))))))) Один из них: между эсколаторами в метро увидела подружку, которую потеряла очень много лет назад... Это было ТААААК! ни адреса, ни номера, ни моего, ни ее... Гаплыг. навечно гаплыг... Я все время вспоминала Тимку, Тимочку, Оксаночку...которая любила группу "Алиса" и мальчига Андрея (как же иначе?ггг) Теперь не потеряемси...
Феликс Эдмундович: Doubly a fool малышЪ, а давай есть варенье! у меня для тебя кое-что есть - читай и будь радугой!:)) Леди поет блюз. И эта осень действительно хороша для жизни заново. Нина Риччи – два новых аромата моей сегодняшней осени, Нина Симон и Нино Катамадзе – два убаюкивающее-нежных голоса моей сегодняшней осени, Нина Анатольевна – мое новое имя, придуманное любимыми студентами. И вспоминается, что это уже было. Был когда-то человек, упрямо не желавший видеть в моем имени ничто иное, кроме «Нина». Леди поет блюз. И хочется под солнцем и удивительным глубоко октябрьским небом (такое глубокое небо бывает только в октябре!) собрать оркестр уличных музыкантов и закатить какой-нибудь радостный джем. Леди поет блюз. И все спокойно и нежно. Клетчатый плед, чашка чаю с коньяком и новые стихи. Много новых молодых поэтов и полотна Константина Васильева. И еще – Сирин, Гамаюн и Алконост. Но ведь правда же все под их крылами! Леди поет блюз. Эта осень наполнена сладостью меда и насыщенным янтарем, запахами прелого листа и корицы. Осень всегда пахнет корицей, а весна – черноземом. И этой осенью хочется русских народных сказок в красном потертом переплете. В окна отреставрированного небоскреба виден почти весь город и облака кажутся такими близкими, будто они специально спустились, чтобы их можно было потрогать! И пока никто не заметил, я осторожно пробираюсь на самый верхний балкон (на чердак меня не пускают – все-таки, университет!), чтобы потрогать свои облака. Эта осень твидово-кашемирово-замшевая и такая насыщенная, как терракот. Эта осень радуг. Знаете ли вы, насколько яркие осенние радуги? – О! Это бесценные радуги, обязательно не помещающиеся в объектив забытого дома фотоаппарата. Увертюры зимнего леса и обязательного гекзаметра января пятятся пред осенним верлибром. Разве верлибр не может быть по-хулигански джемовым? – Этой осенью все возможно! И лопатки, как всегда, чешутся, а любимые и родные люди зовут в полет. И не нужно никакой метлы – этой осенью даже метлы летают самостоятельно. Когда-то я впервые вдохнула воздух вне материнского лона, и это был чистый осенний воздух, наполненный солью моря и рыжиной прелых листьев. И именно тогда, именно в этот день Осень решила стать для меня всем – матерью, любовницей, наставницей и ученицей… мной. И глаза цвета виски и кофе, иногда на солнце отдающие янтарь в самые-самые тишизны. И проплакать над тем, что когда-то кто-то упорно и долго воображал меня героиней «Осень в Нью-Йорке», а я издевалась и обещала умереть в двадцать три (и почти-почти сдержала слово). Теперь уже перелистываю эти странички исписанной записной книжечки в потертом переплете… совсем, как Книга Учета Жизни (ФедоровЪ, молчадь!), и лишь улыбаюсь. Но я накрашу губы бесстыжей помадой оттенка красного сухого, завернусь в бесстыже-черное пончо и пойду целовать звезды. Я люблю тебя, моя милая, моя нежная, моя мадемуазель О. И Сирин (Набоков) улыбнется моим хулиганским выходкам, а я лишь вздохну, мол, что поделаешь… Леди поет блюз. И это здорово: «Dreamers with empty hands May stay for exciting lands Autumn in New York its good to living again»… И этой осенью можно верить во что угодно, потому что леди поет блюз. И эта леди О.
полная версия страницы